20 мая 2017 года в галерее Арт-Лига открывается персональная выставка Беллы Гадаевой «Эмпатия». Анжелика Демина и Яна Тапиоваара поговорили с художницей о творчестве и философии.
— Вы начали рисовать с детства?
— Ну да, с детства, все дети что-то рисуют. Помню, материалов было немного, мама приносила мне и моим сестрам карандаши, бумагу, может, акварелька была какая-то плакатная.
— Но из всех детей именно вы в итоге связали жизнь с искусством. В семье это заметили уже тогда, увидели будущую художницу?
— Да нет, родителям как-то не до этого было – детей много, много и забот. Говорили только, что я закрытая, хотя мы жили в частном секторе, был полный двор детей, все со всеми дружили.
— А в семье кто-то еще занимался творчеством профессионально?
— Дедушка был резчиком по дереву, от него несколько чаш осталось красивых. У меня дядя Лазарь – художник, скульптор, он тогда в Москве жил, был известен. И вот он приезжал к нам в Осетию каждое лето, и все шутили, что я его дочка – внешне мы с ним очень похожи. В какой-то момент люди стали говорить: «наверное, художницей будет». (смеется)
— Но обучаться живописи в учебном заведении вы начали позже, верно?
— Да, в юности я очень много рисовала, писала, но самостоятельно – дома и на природе. После школы какое-то время жила у дяди в Москве, но там дела как-то не сложились, поэтому вскоре вернулась во Владикавказ, чтобы поступить в художественное училище. Это удалось сделать с третьей попытки, мне тогда уже было 20 лет.
— И правда, самое главное – не сдаваться на пути к своей цели, не смотря на трудности. Для художника все же важно наличие творческой среды.
— Да, хотя первый год было страшно, но потом прониклась атмосферой, полюбила мастерские. Подготовить себя к поступлению было сложно, нужной литературы не было. Только от Лазаря осталась огромная книга «Африканское искусство» с иллюстрациями скульптур и масок, я ее очень любила.
— Это влияние Африки, кстати, иногда заметно в ваших работах. Особенно в пластике – очень фактурно выглядит. Что это за материал?
— С пластикой я совсем недавно начала работать, появилась такая потребность. Видели бы вы, что тут вчера творилось – не могла оторваться от работы. Но пока для пластики я использую то, что есть под рукой. Сейчас это, в основном, папье-маше, покрытое краской. Посмотрим, что будет дальше.
— Кстати, насчет Осетии. Это все-таки другая культурная среда с собственными представлениями и укладом жизни. Рассматривая творческий пласт профессий, были ли какие-то сложности во Владикавказе в плане реализации как художника?
— Я бы не сказала. После учебы я пошла преподавать в лицей, хотя родственники все время хотели отправить меня обратно в Москву.
— А вам уезжать не хотелось?
— Был ряд причин, по которым я не была готова покинуть родные места, да и в лицее мне преподавать нравилось. Детки, которых я учила, были очень специфические, я от них много чего интересного нахваталась, конечно. (смеется)
— То есть работа с детьми вам дала много полезного в творческом плане.
— Конечно, ведь детское творчество – это же бездонная кладезь вариантов видения. Помню, когда первый просмотр был, кого там только не было – и Ван Гоги, и Матиссы, и всего там было полно. Как-то на занятии был случай, я сказала: «сегодня будем рисовать вот это», а один мальчик скромно ответил: «нет…не это…а можно я буду рисовать вас?» (смеется)
— Тем не менее, вы недолго занимались преподаванием?
— Да, мой муж тогда переехал в Ленинград, и я тоже приехала в 89-м году. Кажется, когда мне было 25, я уже была на Пушкинской-10.
— Это же такая радикальная смена обстановки – из солнечных гор Кавказа в этот северный туман! Наверное, это как-то сказалось на творческом процессе?
— Сложно сказать, хотя с переездом я практически перестала писать вне мастерской. В Осетии было иначе, я постоянно выходила рисовать на природу. Помню, когда появился этюдник, я с ним вообще не расставалась – не важно, лето или зима на улице, дождь или снег…
Во дворе мне папа сделал столик с ящиками, и я тогда туда все складывала. Бумагу за многие годы залило водой. Однажды я вынесла все это на улицу и сделала большой костер.
— Если рассматривать стихии, какая стихия вам ближе всего: огонь, вода, земля, воздух?
— Мне все нравятся (смеется). Я в разных состояниях нахожусь: сегодня мне нравится огонь, завтра земля… Я часто жгу что-то, мне нравится смотреть на огонь. Когда-то я приехала домой, в Осетию, и нашла юношеские наброски. Во дворе мне папа сделал столик с ящиками, и я тогда туда все складывала. Бумагу за многие годы залило водой. Однажды я вынесла все это на улицу и сделала большой костер. Зря, конечно, может быть, какие-то картонки надо было оставить.
— Можно сказать, искусство стало вашей жизнью, ведь вы все свободное время занимались живописью.
— А как иначе? Так и должно быть. Я помню, во время учебы в художественном училище нужно было раз в полгода сдавать проект, какие-то работы в форме отчета. Многие учились так – отчитался и свободен, отдыхай. А мой отдых – это творчество. По утрам приходила в мастерские задолго до начала занятий, по вечерам писала какие-то этюды на природе.
— Вы обычно работаете над несколькими произведениями или стараетесь уделить время одной работе?
— Всегда по-разному. Создание произведения – это сложный внутренний процесс. Иногда за весь день ничего не приходит, а бывает, что вдруг прорывает, и ты несколько дней работаешь и не можешь остановиться, будто впадаешь в состояние какого-то транса.
— А есть какое-то важное условие для творческого процесса?
— Я точно могу сказать, что нужно постоянно что-то делать. Как только начинаешь отдыхать, это затягивает. Нужно развивать себя, слушать какие-то лекции, читать книжки, иначе все замирает и становится очень тяжело. Даже если нет сильного прорыва, я создаю что-то постепенно, по чуть-чуть.
— Можно сказать, вы выстраиваете некий диалог со своими работами, пребываете в состоянии постоянного процесса создания.
— Да, причем этот процесс вечен, на одном холсте позже рождаются другие произведения, новые краски, новые слои, приходится закрашивать. Такого не получается, чтобы ты «закончил работу». Достаешь этот холст через пару месяцев, сегодня у тебя другое состояние, и ты видишь эту работу совершено иначе. И видишь либо продолжение работы, либо что-то новое, другое, потому что ты сам уже другой.
— Мне кажется, многие ваши работы музыкальны, некоторые даже в названии содержат отсылки к музыке (например, «Время, обращенное в пространство с помощью музыки»). Какую музыку вам нравится слушать?
— Да разную, чаще какую-то медитативную. У меня есть акустическая гитара и бас-гитара, флейты, хотя играть я не умею. Мне больше нравится создавать инструменты – несколько струнных я собрала из разных предметов. Например, у этого (показывает на инструмент на стене) гриф сделан из части лыжи.
Процесс творчества, он же особенный, его главная цель – не презентация итога работы. Каждый человек занимается духовным ростом по-своему, у всех свои способы себя изучить, исследовать и познать. Художник исследует себя в своем творчестве, в этом смысл.
— К слову о выставке, как вообще вы воспринимаете процесс выставления своих работ?
— Эта тема далека от меня. Понимаете, процесс творчества, он же особенный, его главная цель – не презентация итога работы. Каждый человек занимается духовным ростом по-своему, у всех свои способы себя изучить, исследовать и познать. Художник исследует себя в своем творчестве, в этом смысл.
— Кстати, обращаясь к названию вашей новой выставки, вы можете назвать себя эмпатичным человеком?
-Думаю, да. Ко мне часто приходят люди, чтобы поговорить о разных жизненных ситуациях, зная, что я смогу понять и прочувствовать их истории.
— Вообще, для художника это очень важно – уметь чувствовать, ощущать эмоции других людей, а также прислушиваться к своим, ведь это потом отражается на творчестве.
— Конечно, но при создании картины эмоции не должны быть негативными, я считаю. Я часто замечала, что многие творческие люди очень большое внимание уделяют тому негативу, который происходит вокруг, начинают говорить об этом, кого-то ругать. Но на самом деле, если это происходит с ними, если они находятся в эпицентре, значит, и сами участвуют в формировании этого негатива. Негатив никому не нужен, его и так хватает, зачем его нести в массы?
— Но если рассматривать процесс творчества как познание художником себя, то без негатива никак не обойтись.
— Не обойтись, но я не считаю нужным потом показывать кому-то такие работы, предлагать. Это как терапия – ты избавился от тревоги, страха с помощью творчества, и картина впитала все это. Справился, вылил все – и уничтожь, это уже преодолено.
— Кто-то из философов сказал, что жизнь – это попытка преодолеть травму рождения. Можно сказать, творчество – один из способов это сделать.
— Да тут не одного рождения, наверное, а многих рождений.
— Что-то вроде колеса Сансары?
— Можно и так сказать.
