Привет, Друзья! Это Юлия Рыбакова. Мы говорили о крысах, о кулинарии и кажется пришло время коснуться искусства уже совсем непосредственно.
Почему искусство сегодня такое, какое оно есть и какие факторы повлияли на это?
Конечно, сложно толково объяснить это за короткое время. Но если вы захотите узнать про это подробнее, это не сложно — написано про это много.
Есть разные подходы к объяснению эволюции искусства. И далеко не всегда они противоречат друг-другу. Это как на фотографии в зависимости от фокусировки камеры мы можем увидеть совершенно разные вещи. Есть фокус, например, который указывает на развитие инструментов живописи — красок, сангины, карандашей… и так далее. Инструментов, которые расширяли возможности живописцев, и подталкивали их к созданию нового взгляда на изображаемый объект — светотени, или наоборот помогали дойти до создания четкого контура на картине. Да, бывает так что человек для своей деятельности создает возможности, но бывает и так, что возможности помогают осознать человеку путь действия.
Наша фокусировка будет иная. Мы вслед за многими искусствоведами и главным образом за Брайном О’Догерти — ирландским художником, куратором и критиком, проследим развитие искусства в фокусе изменения отношения к пространству.
Итак, как нельзя лучше здесь подходят слова из Евангелие: В начале было Слово, и Слово было у Бога, и слово было Бог.
Мы начнем повествование не совсем из далека, а с фресок и а секко. Что это? Это живопись, выполненная на стене. Все их видели в церквях и соборах. В одном случае роспись идет по сырой штукатурке, в другом — по сухой. Нам в данном случае это не важно, важно то, что основой является стена.
И вот! Бабах!
В какой-то момент появляется картина. Вы не думали о том, что такое картина? картина — это просто часть стены, которая для удобства была от стены отделена. Теперь она мобильна — ее можно переносить с места на место. Удобно!
И даже можно поместить в раму — смотрите, это уже не так похоже на часть стены, а похоже на … окно!
Если вспомнить работы Питера Брейгеля старшего, с его городскими ландшафтами и обилием маленьких фигур средневековых горожан, то именно такая ассоциация и возникает — словно выглядываешь из окна на гремящую суетную средневековую площадь.
Рама — это вам не просто деревяшка какая-то! Для художника всегда важно как и где он пишет. Чтобы все было гармонично. А рама стала навязывать художнику правила. Рама ему говорила — «Парень, я тут вообще не просто так. Смотри! Я тут твою картину на окно делаю похожей. И вообще, парень, неплохо было бы меня брать в расчет». И Художник, почесав кисточкой за ухом, решил к раме прислушаться. И стал учитывать ограничение пространства, которое создавала рама в принятие композиционных решений — как и где объекты на холсте расположить. И цвет, конечно — тут частенько художник тоже раме подыгрывал — создавал по краям затемнения, виньетку такую своего рода. И так, картина становилась в замкнутые рамки. Гармонично в ней существовала.
И тут вспомним, как вообще выставлялись в это время работы. Сначала никаких галерей не было, как вы понимаете. Вообще, возьмем на заметку что это изобретение позднее.
Итак на момент который нам важен, начало XIX века, Выставлялась живопись в салонах. Это комната, где и гостей принять можно, публику порадовать, и картины вывесить. Эти помещения отличаются от галерей тем, что вовсе не для живописи они чаще всего создавались. Но раз стены есть — почему бы на них картины не повесить?
Итак, рама ограничивала пространство картины так, что она становилась совершенно автономна от окружающего мира. А значит это очень удобно! Можно всю стену снизу до верху картинами залепить вплотную почти и они ничего от этого не потеряют. Раз они таки самостоятельные все! И да, так и делали. Иногда в пять рядов от пола до потолка ютились бедные картины. Художников- любимцев публики в середину вешали — на таком месте, на уровне глаз, можно как следует всё разглядеть. Этот уровень — то немногое, что осталось от того времени в принципах развески полотен сегодня.
Все вот так было припеваюче, все довольны, а потом во в последней трети XIX века, как снег на голову всем свалились Импрессионисты.
Они ребята были революционные. Не то чтобы анархисты какие, но для искусства может еще и покруче будут, пусть Князь Кропоткин не обижается. Итак, импрессионисты вот какую идею двигать начали: Мы, говорят, мир статичным не видим — чушь это всё ваши замершие мгновения — все течет, все меняется, взгляд скользит, туман плывёт. Вот мы так писать и будем! И начали. Все заохали, заахали! И не мудрено: раньше картину как хочешь смотреть можно было, а теперь отходить надо. Получается, картина нам диктует как себя вести и где стоять! наглость неслыханная! Но это еще не все. Реальность расплываться стала, свет все пронизывать начал и взгляд наш расслабляется — теперь детали все эти не столь существенны, а вот ощущение встает на первое место!
А раз такое дело, то и края картины уже могут быть не такими четкими — если и тут всё в тумане, то и края не важны. Тут Моне конечно особенно руку приложил, за что мы ее и жмем через века!
Художник нам говорит как бы — я вообще случайно этот именно отрезок видимости схватил! Врет он всё, конечно, продумывал он всё хорошенько. Но ощущение он и правда такое нам оставляет — безбрежности этой картины, а значит неограниченности.
И тут у салонов от этих всех новшеств проблемы начались. Если картины теперь безбрежные такие, то их уже в пять рядов не натыкаешь. Между ними теперь пространство нужно. Чтобы смотрелись они хорошо. А иначе одна в другую затекать начинают, и получается компот какой-то. Словом, не только зрителям, но и салонам пришлось манеру поведения менять.
На этом и зафиксируемся. Художники стали пытаться за ограничения плоскостные всячески вылезать. И чем дольше это все развивалось, тем больше места нужно было каждой картине вокруг. Один товарищ вот даже рамы разрисовывать начал, как бы работу на них продолжать. В общем, рама обиделась совсем, а что делать — времена меняются.
И вот постепенно обрисовалась потребность в специальном помещении. И постепенно появляется галерея такая, к которым мы сейчас привыкли — стены белые, свет специальный, чистота почти стерильная. Белый куб, иначе говоря.
Сначала картины, хмурясь, требовали такого места. А потом, вот интересная закавыка, пространство это ожило как Франкенштейн и стало всем свои правило навязывать. Создали меня, так вот я вам сейчас покажу! И показало. Если мы посмотрим повнимательнее на галерею, что мы увидим — во-первых она требует пиетета у человека, который в нее зашел — болтать громко в галерее не принято. Я даже замечала что некоторые сутулится перестают, когда в галерею заходят. Не мудрено — в такой белоснежной чистоте ты в своей неаккуратной одежде и лицом без нимба совсем лишним выглядишь. Но потерпят тебя эти стены, так уж и быть, но ты изволь вести себя соответствующе.
Итак, пространство, сконструированное человеком, начинает этому самому человеку диктовать свои правила. И он их охотно принимает, не ожидая никакого подвоха. А на что это вообще похоже стало? На храм, не иначе. Культовое сооружение, где тело свое ты в особенно бренным ощущаешь. Потому что вокруг искусство, а Ars Longa vita brevis — жизнь коротка, искусство вечно. И ты вот стоишь в том белом зале, как в храме, и вокруг тебя искусство, которое вечно, и ты бренный такой с головы до пят. И ведешь себя прилично неимоверно. И все что ты есть — это твой взгляд, созерцание твоё.
Итак, галерея — белый куб действительно превращается в своего рода храм. А любое культовое сооружение такую специфику имеет — оно нас на определенный лад настраивает, зарождает в нас стереотипы поведения, восприятия и даже подсказывает нам как нам на что смотреть и как это воспринимать.
Галерея стала как микроскоп — стоит туда поместить картину, она приобретает форму вечного искусства. Она может быть бездарная, но галерея ее возвеличивает, а зрителя принижает.
Пространство Белого куба стало обладать такой сакральной силой, что даже пожарный шланг, висящий в углу для своего прямого назначения привлекает особенное внимание посетителя галереи. Вот такое волшебство, созданное разумом человека.
Об этой мистификации мы подробно поговорим в следующий раз.